Константин КОСАЧЁВ
«По содержанию наша деятельность во многом похожа на общественную работу, но по сути – эта работа государственная…»
Наш разговор с руководителем Россотрудничества Константином Иосифовичем Косачёвым состоялся в стенах Академии труда и социальных отношений, куда он приехал в качестве приглашенного лектора. «Я уверен, что то, чем вы здесь занимаетесь, то, чему вас здесь обучают, – во многом коррелирует, а может быть, даже и совпадает с теми задачами, которое решает агентство. Поэтому для меня сегодняшний разговор, может быть, не менее важен, чем для вас», – сказал Константин Косачёв, выступая перед студентами. Он также подчеркнул, что Агентство «Россотрудничество» абсолютно открыто для молодых талантливых специалистов.
– Константин Иосифович, как бы Вы сами ответили на вопрос, что такое Россотрудничество и чем оно занимается?
– Я в должности главы этого Федерального агентства нахожусь 8 месяцев и, честно говоря, каждый раз сам себе отвечаю по-новому на вопрос о целях и задачах агентства. Если говорить официальным языком, то мы являемся федеральным агентством, подведомственным Министерству иностранных дел. В нынешнем формате агентство создано в 2008 г., то есть действует уже пятый год.
Среди наших предшественников можно назвать Союз советских обществ дружбы: именно эта структура боролась за «идеологический паритет» с США и другими капиталистическими странами, если так можно сказать. Сейчас Россотрудничество – эта организация, которая имеет в своем штате в центральном аппарате 257 человек и еще 600 представителей за рубежом. В 59 государствах мы имеем Российские центры науки и культуры, еще в 15 странах центров нет, но работают наши представители. В наши задачи входит работа с соотечественниками, проживающими за рубежом, поддержка и распространение русского языка, работа по распространению, пропаганде и реализации российских образовательных услуг.
Также мы занимаемся оказанием помощи развивающимся странам. К сожалению, до настоящего времени эта помощь оказывалась достаточно несистемно и большей частью через разветвленные каналы Организации Объединенных Наций, стран «Большой восьмерки» или «Двадцатки». Как правило, эта помощь попадала к адресату, пройдя через международные плавильные котлы и обезличившись, и «спасибо» говорили соответствующей организации, а не стране-отправителю. А это неправильно, с точки зрения международной политики и «мягкой силы».
– Что такое «мягкая сила»? В Вашем выступлении перед студентами АТИСО это понятие было одним из ключевых.
– Использование в международных отношениях «мягкой силы» возникло задолго до того, как теоретики сформулировали это понятие. Еще Император Александр II обозначал единственными союзниками для нашей империи армию и флот. Однако существовавший паритет в сфере стратегических ядерных вооружений был фактором решающим, но не единственным. «Жесткая сила» – то, что воздействует на человека извне, будь то угроза применения оружия или экономические санкции, например: любое решение, которое принуждает человека совершать определенные действия. «Мягкая сила» – то, чему человек следует не по принуждению, а по собственному выбору. «Мягкая сила» возникла тогда, когда возникли инструменты влияния на общественное сознание. Инструментарий этот вполне известен: сначала газета, потом радио, затем телевидение. Ну и вот сейчас на последнем этапе – Интернет. Инструменты «мягкой силы» активно использовали СССР и США во время своего противостояния. Тогда это называлось пропагандой и агитацией, идеологической борьбой.
Надо признать, что Советскому Союзу, несмотря на все очевидные изъяны советской системы, будь то в экономике, в политике, в сфере прав человека или в каких-то других областях, тем не менее удавалось удерживать хотя бы относительный паритет в области «мягкой силы». В мире у СССР было немало искренних союзников и сторонников, которые верили в мировую победу коммунизма и т.д. и т.п. Если сравнивать ситуацию тех лет с нынешними временами, когда уже нет «холодной войны» и нет противостояния СССР и США, но никуда не делось соперничество и конкуренция, то нельзя не признать, что в области армии и флота мы сохраняем относительный паритет. А вот в сфере «мягкой силы» это паритет, к нашему сожалению, утрачен. И та среда, которая сегодня существует в мире вокруг России, она значительно более разрозненна, чем та, которая существует вокруг Соединенных Штатов Америки, хотя разумеется, речь идет не только о них.
– По каким факторам выводится рейтинг «мягкой силы»?
– Например, количество людей, которые попадают в первую сотню наиболее влиятельных политиков мира по версии журнала «The Times», количества олимпийских чемпионов, количества людей, владеющих английским языком. Есть три группы факторов, по которым выводится рейтинг «мягкой силы»: имидж государства в глобализирующемся мире, соответствие общемировым нравственным нормам и ценностям, глобальная интеграция. Даже количество иностранных студентов в отечественных вузах – критерий очень показателен.
– Различается ли наполнение понятия «мягкой силы» в концепции национальной политики разных стран?
– Первым теоретиком, которой серьезно занялся научным обоснованием того, что же все-таки является «мягкой силой», был американский политолог Джозеф Най. По иронии судьбы, в Администрации Клинтона он занимал позицию заместителя Министра обороны. Джозеф Най жив и здравствует и до сих пор, считается отцом концепции «мягкой силы», разработанной в конце 80-х начале 90-х годов. Он первым сформулировал основополагающий тезис, согласно которому «мягкая сила» – это способность добиваться желаемого на основе добровольного участия союзников, а не с помощью принуждения.
Это очень интересная мысль. Согласно этой концепции, для американцев «мягкой силой» сейчас оказываются не голливудские фильмы, пропагандирующие американскую мечту (как многие склонны упрощенно считать), а сирийские граждане, которые, посмотрев эти голливудские фильмы, поверили в американскую мечту, посчитали ее своей собственной и теперь добровольно выходят на улицы Дамаска и других сирийских городов, требуя ухода в отставку Башара Асада. Потому что они считают, что та модель, которую они в американских фильмах увидели для себя, является единственно возможной и правильной. Тем самым, действия этой толпы на сирийских улицах в общем-то совпадают с целью, которую сейчас преследуют Соединенные Штаты Америки в соответствующем регионе, но они добиваются реализации этих целей не через подкуп активистов и тем более не через ввод своих войск на чужую территорию. По Джозефу Наю, есть три сферы, в которых может реализовываться «мягкая сила»: это дипломатия, культура и то, что называется политическими ценностями. В европейской теории международных отношений нет единой концепции того, что может быть названо «мягкой силой» для Европы. Есть совершенно очевидные факторы, которые воздействуют на умы людей и обращают их взгляды на европейскую модель. Проект под названием «Европейский Союз» – конечно же, самый успешный интернациональный проект в истории человечества. Активная помощь Европы своим соседям, распространение европейских языков, очень высокий уровень образования, высочайшая демократия и культура – все это делает Европу очень интересной и привлекательной для каждого из нас.
Последним, но, как всегда, наиболее системно и мощно, в разработку концепции «мягкой силы» и ее служению национальным интересам включился Китай. Они занялись этой теорией лет пять назад, во всяком случае, официальное решение на этот счет появились по итогам предпоследнего XVII съезд компартии страны. В 2007 году на нем была сформулирована китайская концепция «мягкой силы», которая включает в себя три фактора: это культурная экспансия, помощь партнерам и неконфронтационная внешняя политика, реализуемая, кстати, вполне жестко.
Китайцы избегают до последнего ситуации, когда бы они оставались в одиночестве, либо действовали в противофазе в качестве игрока первой линии. Например, в позиции по Сирии Китай и Россия выступают как союзники, но комментировать происходящее и объяснять свою точку зрения приходится российским дипломатам.
– Что такое «мягкая сила» для России?
– Мы только начинаем этим заниматься и я, как руководитель Россотрудничества, прилагаю все имеющиеся у меня возможности для того, чтобы в обществе началась дискуссия по этому поводу.
Если спрашивать, что такое «мягкая сила» для России, то можно получить огромное количество самых разных ответов – в зависимости от принадлежности респондента к той или иной социальной и возрастной группе. Разброс вариантов – от Гагарина в космосе и наших великих композиторов до гостеприимства и загадочной русской души. Все это действительно бренды России, бренды хорошие и привлекательные. Но всё это в случае с Россией, увы, не складывается в некую единую концепцию, единую картину, которая бы воспринималась, продавалась бы в хорошем смысле слова за рубежом и работала бы на российские интересы.
– Для этого нужно серьезное финансирование…
– Если сложить разные рейтинги, то выясняется, что в пятерке постоянных членов Совета Безопасности ООН мы уделяем фактору «мягкой силы» меньше всего внимания. И соответственно, мы достигаем за счет использования инструментария «мягкой силы» значительно меньше того, что достигают наши партнеры и соперники, в данном случае – постоянные члены советов безопасности ООН.
Если посмотреть, как финансируются основные институты, которые занимаются этой работой, а это Alliance Francaiзe, British Council, Goethe-Institut, это институт Конфуция, Instituto Cervantes и агентство, которое возглавляет ваш покорный слуга, то выяснится, что и по числу зарубежных представительств, и по бюджетам, которые выделяет государство на деятельность этих представительств, – по всем этим позициям мы находимся на последнем, в лучшем случае, на предпоследнем месте.
Нам очень трудно конкурировать с нашими соперниками. Я возглавляю межправительственную комиссию по работе с Румынией и недавно был с визитом в этой стране, где Россия только-только собирается учредить наш первый российский Центр науки и культуры. Однако так там уже работают три Института Конфуция, не говоря уже про европейские и американские структуры и НКО. Если судить по многомиллионным расходам, то совершенно очевидно, что эти структуры пришли в Румынию работать всерьез и надолго.
– Если говорить о создании круга партнеров, как о конечной цели применения «мягкой силы», то что может предложить Россия? В чем, простите за мышление в формате рыночной экономики, конкурентоспособность и привлекательность этих предложений?
– Если задаваться вопросом, что реально, кроме великой литературы, музыки, замечательных природных ландшафтов и каких-то других доставшихся нам по наследству факторов, может предложить своим потенциальным партнерам России, то для меня ответ заключается в трех терминах: безопасность, суверенитет и сотрудничество.
Я думаю, что Россия может действительно предлагать своим партнерам модели двусторонних и многосторонних отношений. Если посмотреть на то, как выстраивают отношения со своими партнерами те же самые американцы или европейцы, то это всегда – навязывание некоторых условий: «Вы должны соответствовать таким-то критериям, реализовать такие-то программы и проекты. В этом случае вы станете для нас партнерам. В противном случае вы будете оставаться там, где вы остаётесь».
Это модель, которую навязывают своим партнерам другие страны. Наша модель – мы готовы взаимодействовать с другими странами, не вмешиваясь в их внутренние дела. Россия – государство, которое одновременно умудряется поддерживать хорошие отношения с Северной и Южной Кореей, с Ираном и с Израилем, с Кипром и с Турцией. Мы не навязываем своим партнерам какой-то модели поведения во внутренней или во внешней политике, а предлагаем формат равноправного сотрудничества. В моём понимании, это очень и очень перспективная модель. И не нужно стесняться об этом говорить.
– В названии Агентства присутствует словосочетание «по делам СНГ». Работа с этим регионом является для вас приоритетной?
– Мы ставим перед собой задачу резкого увеличения присутствия именно на пространстве Содружества независимых государств, где в ближайшие два-три года хотели бы в два раза увеличить количество российских центров науки и культуры. Но, увы, мы в этом смысле встречаем непонимание со стороны Министерства Финансов, потому что эта работа, конечно же, требует серьезного государственного финансирования. К сожалению, пока нам в таком финансировании скорее отказывают нежели поддерживают, ссылаясь на мировой кризис.
На постсоветском пространстве есть три страны, где нам не дают открывать свои представительства: это Латвия, Эстония и Туркмения. Страны совершенно разные и мотивация отказов у них тоже разная. В случае с Туркменией нам, естественно, ничего открыто не говорят, ссылаются на то, что еще надо подумать над соглашением, над его формулировками и так далее. А вот в Латвии и Эстонии нам отказывают совершенно открыто. Есть обнародованные доклады специальных служб этих стран, где деятельность Россотрудничества напрямую называется враждебной, подрывной и т.д. Согласно этим докладам, «Россотрудничество, будучи допущенной в Латвию, либо в Эстонию будет вести там антигосударственную деятельность, консолидируя среду соотечественников против властей страны пребывания». Насколько за этим стоят какие-то инструкции Евросоюза, какие-то советы американских политиков, – мне судить трудно. Но факт остается фактом и это прискорбно. Во всех остальных странах, где нам представляется важным работать, мы работаем без серьезных ограничений. Например, в США есть Российский дом науки и культуры в Вашингтоне и представительство в Нью-Йорке.
– Какой стратегии развития придерживается Россотрудничество?
– Специфика сегодняшней ситуации в мире заключается в том, что любая внешняя политика, даже самая правильная в теории, оказывается провальной, если она не встречает общественного резонанса. Если пользоваться образами, то можно сравнить международные отношения с театром.
Дипломаты, если пользоваться театральной терминологией, – это блестящая труппа, но состояние зала, настроение зрителя – фактор не менее важный, чем профессионализм выступающих на сцене актеров. В зале не просто должны быть зрители – они должны аплодировать. И если пользоваться этим образом, то в моем прочтении миссия Россотрудничества заключается в том, чтобы привести в этот зал людей и позволить им выразить свои искренние чувства симпатии к нашей стране. Нам очень часто говорят: давайте организуем еще больше курсов русского языка за рубежом, еще больше пригласим студентов на учебу в РФ, еще больше выделим денег на работу с соотечественниками... Все это на самом деле правильно, но здесь есть одна ловушка. Как только все эти направления деятельности формулируются как цель, мы неизбежно упираемся в стену. Даже, если в мире еще больше людей будет знать русский язык, даже, если еще какое-то количество иностранных студентов приедет в Россию, это еще не значит, что мы обретем тем самым большее влияния в мире. Возьмем ситуацию с соотечественниками, проживающими за рубежом. Потенциально это очень мощная сила: за рубежом живет около 30 млн российских соотечественников, из них 20 млн, то есть две трети, – в странах бывшего Советского Союза. Из этих 20 млн, 8 млн – на Украине, 5 млн – в Казахстане, 1 млн – в Белоруссии: на постсоветском пространстве это самые большие российские диаспоры. У нас очень большие диаспоры в США и Германии: по разным данным, от 3 до 4 млн человек. Очень большая диаспора в Израиле: примерно 1 млн человек, как в Белоруссии. Но мы сталкиваемся с тем, что практически нигде, даже на Украине, с 8 млн россиян, наши соотечественники не являются сколь либо влиятельной политической силой! Где-то проблемы более остро видны, например, не приходится утверждать, что исход дискуссии о статусе русского языка на Украине предрешен, поскольку есть волеизъявление 8 млн диаспоры.
Если мы будем сравнивать влияние наших соотечественников с влиянием других крупных диаспор в мире, например, еврейской, турецкой или армянской, то оно ничтожно мало.
Есть некий психологический либо политический феномен, я пока не понял для себя. Русские за рубежом (я имею в виду представителей всех наших титульных наций и народностей) предпочитают разбегаться, а не сплачиваться. Они с большой неохотой собираются вместе, чтобы что-то вместе сделать. Есть и другая, на мой взгляд, более системная проблема и она заключается в том, что в последние два десятилетия после распада Советского Союза, когда Россия начала заниматься темой своих соотечественников, мы, на мой взгляд, пошли по пути, который сейчас исчерпал свой потенциал. На начальном этапе было совершенно логично и адекватно оказать содействие консолидации русскоязычной общины за рубежом по этническому принципу. Мы пытались собрать наших соотечественников и помочь им объединиться на том основании, что земляки должны бороться за свои права. Тем самым вольно или невольно мы способствовали тому, что во многих странах русскоязычная диаспора оказалась в положении некой оппозиции к титульной нации. Ситуация, когда «есть мы – и есть они» – это тупиковая ситуация. Ни в одной стране мира, кроме России, русскоязычное население не составляет большинства, а значит невозможно демократическим путем добиться того, чтобы русский язык, например, получил статус второго государственного. В моем понимании значительно более правильной стратегии действий сейчас была бы не изоляция русскоязычной общины и чуть ли не ее противопоставление остальным гражданам той или иной страны, а использование возможностей этой диаспоры для того, чтобы объединить и консолидировать пророссийские силы.
– Что Вы имеете ввиду под «пророссийскими силами»?
– Это не «агенты влияния» и не «пятая колонна». Это люди, которые симпатизируют России и которые готовы работать на нормальных взаимовыгодных и добрососедских отношениях с нашей страной. Это так называемый «русский мир», который объединяет не только и не столько этнических русских, сколько тех, кто интересуется нашей страной, кто здесь учился, женился, работал. Кто специализируется на России, как на бизнес-партнере или, как на субъекте/объекте научных исследований. Задача консолидации «русского мира» в широком понимании этого слова и является на самом деле той миссией, которую должно выполнять Россотрудничество. И при таком прочтении и русский язык, и работа с соотечественниками, и приглашение иностранных студентов, и многие другие вещи, которыми мы действительно занимаемся, уже оказываются не самоцелью, а лишь инструментом для достижения желаемого общего результата. Работа, которую мы сейчас пытаемся организовать по линии Россотрудничества за рубежом, заключается в том, чтобы выступить своего рода координатором деятельности неправительственных организаций. На первом этапе – абсолютно деполитизированных, которые занимаются культурными проектами и распространением русского языка, – для того, чтобы вовлекать в сферу нашего влияния и нашего внимания как можно большее число людей любой нации, любого вероисповедания и любого гражданства.
Работа с этими людьми должна быть организована в тех самых российских центрах науки и культуры, о которых я уже говорил, с тем, чтобы на последнем этапе уже из огромной массы людей выбирать партнеров, как это делают все наши соперники и коллеги. И вот эти люди в конечном итоге и должны становиться тем самым «русским миром», которого сейчас так не хватает России.
В результате этой работы мы надеемся создать вокруг нашей страны благоприятную резонансную среду, которая нужна в реализации любых внешнеполитических начинаний. Тогда мы сможем сформировать тот самый «русский мир», консолидированный не на этнических, а на нравственных принципах, который бы оказался для России очень мощным фактором реализации наших национальных интересов за рубежом. И стал бы той самой «мягкой силой», которой нам, увы, до сих пор так не хватает.
– Из чего складывается представление о каждой стране, ее образ в сознании людей?
– Есть несколько уровней представления о стране. Имидж или репутация – то, что о ней думают в окружающем мире. Факты – что страна из себя реально представляет. Бренд – то, что власти этой страны хотели бы, чтобы о ней думали; то, что они продвигают в мире в качестве картинки.
В идеальном варианте вот эти три составляющие – имидж, реальность и бренд – должны совпадать. У России, к сожалению, разрыв между этими тремя сюжетами очень велик. Бренд, который мы продвигаем– свободной и демократичной страны, где хорошо зарабатывать деньги, где хорошо жить, рожать детей, получать образование и т.д. – увы, во многом приукрашен.
С другой стороны, имидж России за рубежом откровенно занижен. И это происходит, на мой взгляд, по двум обстоятельствам. Во-первых, потому что мы в последние годы и десятилетия сами всерьез имиджем не занимались. Наши младореформаторы в самом начале 90-х годов посчитали, что всё связанное с агитацией и пропагандой нужно оправить на свалку истории. Система была разрушена, были ликвидированы все другие сопутствующие инструменты или, во всяком случае, бюджетная поддержка этих инструментов: те же общества дружбы, ассоциации солидарности с народами Азии, Африки, Европы, Америки… Всё то, что Советским Союзом организовывалось и финансировалось, было моментально сброшено со счетов и пущено на самотёк. Сейчас возник феномен, который я называю феноменом «презумпции виновности России», когда любые события в нашей стране, в нашей внутренней или внешней политике, моментально толкуются в худшую сторону. Приведу пример. Сделка по покупке акций одной испанской компании российской структурой была сорвана на финальном этапе после успешной рекламной кампании конкурентов. Они не сделали ничего особенного: просто перевели статьи из нашей российской прессы о потенциальном покупателе. Мы сами себе очень часто все портим. Иногда – из самых благих побуждений. И получившиеся клише – бандитский Петербург, коррумпированная Россия и т.д. – во многом проистекают из нашей собственной неразборчивости в средствах информационной политики. Эту ситуацию нужно исправлять, потому что это не просто вопрос комфортного самоощущения гражданина России за границей (хотя это, может быть, и самое важное), но и вопрос притока или оттока инвестиций.
Будут ли проекты научного сотрудничества с Россией? Пустят ли нас с нашими инвестициями за рубеж? Всё это темы, которые напрямую завязаны на имидж страны. Поэтому формирование положительной репутации России – задача не менее серьезная, чем укрепление стратегического ядерного потенциала или строительства дорог.
И эта тема гораздо шире компетенции Россотрудничества. Здесь нужны общие усилия в сфере информационной политики.
– Константин Иосифович, как улучшить имидж России?
– Однозначного ответа на этот вопрос у меня нет. Надо понимать, что это зависит не только от усилий политтехнологов, это зависит от реального положения дел в нашей стране. Нам очень важно проводить честные и чистые выборы, важно не допускать случаев зажима свободы слова в средствах массовой информации и деликатно регулировать межнациональные отношения.
Ещё один важный фактор улучшения имиджа России – нужны новые идеи, креативные решения, поэтому мы очень заинтересованы в приходе к нам на государственную службу молодых специалистов. На сайте Россотрудничества можно заполнить соответствующие анкеты, заявить о себе. Основное требование – знание иностранных языков. По содержанию наша деятельность во многом похожа на общественную работу, но по сути – эта работа государственная, работа на государство. Это не только возможность работать в российских правительственных структурах и за рубежом, но и возможность реализации своих знаний, своего таланта во имя процветания своего Отечества.
Редакция журнала «Столичное образование» благодарит пресс-службу Академии труда и социальных отношений за помощь в подготовке материала.